— Околел, — поставил диагноз фельдшер.

— Перед смертью он завещал мне свои зубы. Видишь, что тут написано? Это настоящие мутированные клыки, и стоят они приличную сумму. Их можно трансплантировать?

— Конечно, если в ближайшие двенадцать часов вырезать их и заморозить.

— Нет проблем — мы потащим его с собой. — Билл выразительно посмотрел на носильщиков и похлопал по пистолету, чтобы предотвратить возражения. — Позовите-ка сюда лейтенанта.

Хмуро взглянув на подошедшего капеллана, Билл протянул ему листок из записной книжки.

— Мне нужна офицерская подпись. Перед смертью раненый продиктовал мне завещание, но был слишком слаб, чтобы его подписать, поэтому просто приложил к листку большой палец. Припишите внизу, что вы были свидетелем, и подтвердите законность бумаги, а потом распишитесь.

— Но... я не могу этого сделать, сын мой! Я же не видел, как покойный прикладывал... Гр-р-х-х...

«Гр-р-х -х» он сказал потому, что Билл всунул ему в рот пистолетный ствол и принялся медленно вращать его, держа палец на спуске.

— Стреляй! — посоветовал пехотный сержант, а трое солдат зааплодировали. Билл вытащил ствол наружу.

— Рад, страшно рад оказать тебе услугу, — воскликнул капеллан, хватаясь за перо.

Билл прочел документ, удовлетворенно крякнул, подошел к фельдшеру и присел рядом с ним.

— В госпитале работаешь? — спросил он.

— Точно! И если попаду туда снова, то уж ни на минуту его не покину. Дьявольская невезуха: я как раз подбирал раненых, когда началась атака.

— Говорят, раненых отсюда не отправляют, а заштопывают и снова посылают на передовую.

— Правильно говорят. В этой войне выжить почти невозможно.

— А если ранение настолько серьезно, что бедняга уже не способен сражаться?

— Современная медицина творит чудеса, — неразборчиво пробормотал фельдшер, уписывая обезвоженную тушенку. — Или ты сразу помираешь, или оказываешься через пару недель на передовой.

— Ну а если у парня, допустим, оторвало руку?

— Запасными руками у нас забит целый холодильник. Пришьют новую — и вперед.

— А ступню? — не унимался Билл.

— Правильно — я совсем забыл! Ступней у нас маловато. Так много ребят с оторванными ногами, что коек не хватает. Этих парней уже начали вывозить с планеты.

— Слушай, есть у тебя обезболивающие таблетки? — спросил Билл, меняя тему разговора.

Медик вытащил белую бутылочку.

— Слопаешь штуки три и не почувствуешь, как у тебя голову ампутируют.

— Давай три.

— Если случайно увидишь парня, которому только что оторвало ступню, не забудь, что ногу надо немедленно перетянуть над коленом, да потуже, чтобы кровью не истек.

— Спасибо, приятель.

— Да не за что.

— Пошли, — сказал сержант-пехотинец. — Чем быстрее мы отсюда выберемся, тем больше шансов вернуться домой.

Шальные вспышки атомных винтовок воспламеняли листву у них над головами, от грохота тяжелых орудий вздрагивало под ногами болото. Колонна двигалась параллельно линии огня и, когда огонь затих, остановилась. Билл, единственный, кто не был прикован к общей цепи, пополз на разведку. Вражеские позиции были укреплены довольно слабо, и вскоре он нашел место, удобное для прорыва. Прежде чем вернуться к своим, Билл вытащил из кармана крепкую бечевку, позаимствованную с продовольственного ящика, наложил чуть повыше правого колена крепкий жгут, закрутил его палкой как можно туже и проглотил таблетки. Затаившись в густом кустарнике, он крикнул:

— Прямо, потом круто направо! Сворачивать возле тех деревьев! Бего-омарш!

Билл вел колонну вперед, пока не показались первые окопы, а затем с криком «Кто идет?» бросился в густые кусты.

— Чинджеры! — заорал он и сел на землю, прислонившись спиной к дереву.

Потом тщательно прицелился и отстрелил себе правую ступню.

Услышав, как испуганные солдаты с треском ломятся через кустарник, Билл отшвырнул пистолет, пальнул несколько раз из винтовки по деревьям и с трудом поднялся на ноги. Опираясь на атомную винтовку, он заковылял к своим. К счастью, идти пришлось недолго: двое солдат, по-видимому, новички, иначе они были бы умнее, выскочили из окопов ему на помощь.

— Спасибо, братцы, — выдохнул Билл и свалился на землю. — Все-таки война — это страшная штука.

 Эпилог

Звуки бравурного марша эхом разносились по холмам, бились о скалистые выступы и замирали в зеленой тени под деревьями. Из-за поворота, гордо печатая шаг, вышла маленькая торжественная процессия, возглавляемая блистательным роботом-оркестром. Золотые лучи играли на его сочленениях, солнечными зайчиками вспыхивали медные инструменты, на которых азартно наяривал робот. За ним катил небольшой отряд разномастных подсобных механизмов, а в арьергарде одиноко шагал седой сержант-вербовщик, побрякивая рядами медалей. Дорога была ровная, но сержант вдруг споткнулся, оступившись, и выругался с той замысловатостью, которая достигается лишь многими годами службы.

— Стой! — скомандовал он.

Маленький отряд остановился; сержант прислонился к каменной стене, ограждавшей дорогу, задрал правую штанину и свистнул. К нему быстро подкатил один из роботов, протягивая ящик с инструментами, из которого сержант вынул большую отвертку и подтянул болт на искусственной ноге. Затем выдавил на шарнир несколько капель из масленки и опустил штанину. Выпрямившись, он увидел за оградой робомула, запряженного в плуг, и крепкого крестьянского парнишку, бредущего за мулом.

— Пива! — гаркнул сержант. — И «Элегию космонавтов»!

Робот-оркестр заиграл нежную мелодию старинной песни, и к тому времени, когда робомул закончил борозду, на ограде уже стояли две запотевшие глиняные кружки с пивом.

— Славная мелодия, — сказал паренек.

— Хочешь пивка? — предложил сержант, вытряхнув в кружку белый порошок из спрятанного в рукаве пакетика.

— С удовольствием. Жарко сегодня, как в чер... как в пекле.

— Ну скажи «в чертовом пекле», сынок, мне это слово знакомо.

— Мама не велит браниться. Какие у вас большие зубы, мистер!

Сержант клацнул зубами.

— Такой взрослый парень обязательно должен ругнуться иногда. Был бы ты солдатом, мог бы поминать черта сколько угодно — даже «твою мать!» мог бы говорить, если б захотел.

— Не думаю, что когда-нибудь мне захочется говорить такое. — Под густым загаром у парнишки проступил яркий румянец. — Спасибо за пиво, надо пахать. Мама не велит мне разговаривать с солдатами.

— Твоя мать совершенно права. Большинство из них —  законченные алкаши и матерщинники. Слушай, сынок, а хочешь посмотреть снимок последней модели робомула, которая может работать тысячу часов без смазки? —  Сержант протянул руку, робот вложил в нее портативный проектор.

— Ой, как интересно! — Парнишка прильнул к проектору и покраснел еще сильнее. — Это же не мул, мистер, это девчонка и даже без одежки...

Сержант быстро нажал на кнопку в крышке аппарата. Что-то щелкнуло, и парнишка застыл как вкопанный. Ни один мускул не дрогнул у него на лице, пока сержант вынимал проектор из его парализованных ладоней.

— Возьми перо, — сказал сержант. Пальцы мальчика послушно сомкнулись. — Теперь подпиши этот бланк внизу, где напечатано «подпись рекрута».

Скрипнуло перо, и в тот же миг воздух прорезал чей-то пронзительный жалобный вопль.

— Чарли! Что вы делаете с моим Чарли! — причитала древняя, совершенно седая старуха, ковыляя из-за холма.

— Твой сын стал солдатом, к вящей славе императора, — сказал сержант и махнул роботу-портному.

— Нет, ради бога, нет! — умоляла женщина, цепляясь за руку сержанта и орошая ее слезами. — Одного сына я уже потеряла, неужели этого недостаточно... — Сквозь слезы она посмотрела на сержанта и вздрогнула: — Но вы... ты... ты же мой сын! Билл, ты вернулся домой! Я узнала тебя, мой мальчик, несмотря на эти зубы, и шрамы, и черную руку, и протез вместо ноги! Сердце матери не обманешь!